| 09.09.2011 МАМОНТ НЕ ГОРЮЙ! Со времён изобретения кинематографа кто уж только не отправлялся в дорогу, дабы от первого к последнему кадру что-то осмыслить, понять, решить… Хорошо разбираться с прошлым, настоящим и будущим в пути. Вот поворот, что он там несёт – и не разберёшь, пока не наберётся таких поворотов с десяток-другой. Глядишь, уже жизнь человеческая собирается как пазл. Жизнь и единственная, и множественная: портрет поколения, например, или страны, или эпохи. К тому же едут-то в сторону горизонта, как правило, под стук беспокойных сердец, граждане с аховой социальной кардиограммой. Прорезая собой пространство, они бередят раны – большие и маленькие. Так что всё сходится. «Последний мамонт Франции» Гюстава де Керверна и Бенуа Делепина - ещё один антибуржуазный фильм про беспечного ездока. Его зовут Серж Пилардос. «Мамонт» – его мотоцикл. Сам он похож на название своего мотоцикла. У него бродяжье прошлое, пенсионное настоящее, а будущее – этот фильм. Ему нечего делать дома, потому что приделанная им дверная ручка всё равно отваливается. А ещё, по причине недостаточной пенсии, ему, делать нечего, надо отправляться за справками с прежних мест работы. Супругой сказано – им сделано, звучит характерный моторокот, провожающая жена уменьшается в зеркале бокового вида, ветер превращает длинные волосы Сержа в полотнище рейнджерского флага… Но на самом-то деле - поехал мамонт за мамоной. О том и отповедь. Французские авторы сняли достойное, непричёсанное и смешное кино про «жестокий мир наёмного труда», про то, как всех хороших раздолбаев задолбала нудная и неблагодарная работа на благо кого-то там, придумавшего, кстати, все эти афоризмы, типа «труд - всему пупок». Просто они, пропагандисты муравейников и честно заработанных домиков кума Тыквы, сами-то никогда не работали в какой-нибудь обрыдлой дыре-норе, только из-за того, что, «у нас три кредита», как с ужасом произносит мадам Пилардос. «Работа стала предметом зависти и неприязни. Людям теперь очень трудно раскрыться и расцвести. И стресс очень велик, люди не получают удовлетворения от работы, а ведь они проводят на ней большую часть своего времени». Программное высказывание режиссёра Гюстава де Керверна. Оставим за скобками май, но каков труд, таков и мир. Вымеренный - расстояниями между машинами на парковке, душевный - по бумажке и под хруст чипсов, классный - как минет для бюрократа. Здесь к магазинному прилавку выходят как к барьеру (привет «Рестлеру»!); здесь мельницы побеждены не полубезумными рыцарями, а студией дизайна; здесь ненавидят пенсионеров, потому что самим ещё пахать и пахать. Неудивительно, что призрак былой любви Сержа, насмотревшись на живых, вещает практически словами БГ: «Мои слова не слишком добры, но и не слишком злы, я констатирую факт - козлы!» Пилардос тоже немного побунтует - стряхнёт пыль с мото, оцарапает пару авто, пустит по ветру Важную Документацию, догонит машину с бюрократом и дерзко бросит в опущенное стекло что-то вроде «ты не прав», хиппово помоется прямо в речушке, да со товарищи кайфово накакает в лунки для буржуазной игры гольф. Однако, как-то всё не так, ребята. В конце концов, настоящая радость бытия озарит Сержа при помощи племянницы Соланж (страдающая аутизмом самодеятельная поэтесса Мисс Минг представляет на экране собственно саму себя) и её жизнетворчества типа «мы на крыше, даже выше», то есть скульптур типа «так соединилось», стихов типа «так придумалось» и поведения «так захотелось». Всё внутри тебя. Любите искусство в себе, а не себя в социуме. Занимайтесь любовью, а не увеличением пенсии. Так в итоге сказал Серж Пилардос бреющей подмышки жене. Ну, приблизительно так. Хорошо, хорошо, так вполне могло бы высказаться зрительское коллективное подсознательное. Но всё равно в нём, подсознательном, по крайней мере, у меня, застряла какая-то лиловая (почему лиловая?) печаль, сотканная, тем не менее, из прозрачных-прозрачных метафор, проступающих на зернистой плёнке. Это как сцена предполагаемой мести в исполнении двух брутальных тёток - сначала задор бьёт лопатой, а затем иссякает перед непреодолимой технической преградой. Вот и Пилардосу придётся уступить дорогу более совершенному траспорту, выковырять гроб из могилы, поплакать в брутальной мужской компании, проглотить оскорбления амбала нового поколения, по-ветерански посмотреть мотогонки по телеку, ковриком переночевать на полу автобусной остановки… Я вот не особый поклонник Депардье, но такое слово из такой песни не выкинешь. Как сказал де Керверн: «Мы попросили Депардье играть очень строго и без излишеств». И тот, похоже, сыграл честно - в себя и собой, посвятив всё это памяти погибшей молодости – в кадре, памяти Гийома – за кадром, памяти совсем другого времени и кинематографа. Того кино, в котором нынешняя магазинная тележка служила двум молодым мудозвонам совсем не по назначению (в «Вальсирующих»), а handjob был не выхолощенным и пародийным, а подрывным и страстным (в «Двадцатом веке»). Да-а-а, великие тени революционного прошлого. Которого не вернуть. И не надо. Этим возвращением-переосмыслением займутся более сильные фильмы. А пока можно поменять мотоцикл на велосипед и, радуясь тому, что не такой как все, вновь восторженно раскинуть руки… Павел ТИМОШИНОВ |
 ВПЕРЁД5 - 18 марта  БЕЛЫЙ, БЕЛЫЙ ДЕНЬ19 - 20 марта 
 
Оцените нашу работу       |
